Святым здесь не место (о фильме "Искушение святого Тыну")
Эстонский режиссер с немыслимой для русского слуха фамилией Ыунпуу
в своем втором полнометражном фильме создает причудливое черно-белое
полотно, смешивая в различных пропорциях событийный сюрреализм Линча и
социальный гротеск Бунюэля, приправляя их тонущими в грязи пейзажами,
религиозными цитатами и заигрыванием с прочим наследием мировой
культуры.
Искушение святого Тыну
уже самим названием ссылается одновременно и на грандиозный роман
Флобера "Искушение святого Антония" и на триптих Босха с тем же
заглавием. Тыну – "Антон" с эстонского, но не "Антоний", на чем Ыунпуу в
одном из интервью сделал особый акцент, дистанцируясь, таким образом,
от помпезных, по его же определению, предтеч.
А начинается фильм широко известной фразой Данте о земном пути и
сумрачной лесополосе, в которую сей путь завел. Надо сказать, выбранный
режиссером эпиграф во многом отражает то, что в дальнейшем будет
происходить на экране. Нашего героя зовут Тыну, и у него выдался весьма
насыщенный день: сначала он хоронит отца, потом, по дороге домой,
насмерть сбивает собаку, и, оттаскивая ее в лес, обнаруживает свалку
отрезанных по локоть рук. Чуть позже он узнаёт, что жена его ненавидит и
определенно изменяет с другим. В такой ситуации одни хватаются за
грудь, другие – за револьвер. Но есть третьи, из которых, говорят, и
состоит социум – люди без особых примет. Тыну как раз такой экземпляр:
менеджер среднего звена, средних лет, без особых достоинств и необычных
привычек. Потому интенсивных реакций от него ждать не приходится.
Единственное, что выделяет его на фоне раскисшей местности: светлые
одежды и слабые импульсы человечности в отношении окружающих. Название
ленты снова обманывает зрителя – по-настоящему святых здесь нет.
Тыну живет в разрушенном
постсоветском пространстве, где капитализм запросто рифмуется с эгоизмом
и жадностью, а его победа легка и сокрушительна. Нам показано
гротескное общество, в котором обеспеченный человек при виде бездомного
прикрывает глаза ладонью, будто оберегая себя от взгляда мифической
медузы. Но Тыну не прячет своих глаз – Тыну руководит заводом и,
кажется, осторожно волнуется о судьбе рабочих: вот начальство дает
отмашку закрыть производство из-за абсурдных 0,7% недоработки, и наш
герой с едва заметным протестом исполняет приказ. Похоже, Ыунпуу
считает, что в таком обществе даже намек на протест – уже почти
святость.
"Всё в этом мире от зла", – без обиняков сообщает нам стартовый экранный
монолог. Указанных координат будет придерживаться и вся картина, упорно
обнаруживая бесов за каждой дверью. В церкви заправляет потерявший веру
священник, оказывающийся темноглазым демоном, который, к тому же,
неподвластен законам притяжения. Именно так: этот господин взбирается на
перпендикулярную земной тверди стену и прогуливается по ней с
заложенными за спину руками. А полиция подчиняется эффектному герру
Мейстру, который заведует зловещим шоу-борделем "Золотой век" и
выправкой похож на всех культовых диаволов сразу - вспоминается
булгаковский мессир и его свита (местный герр тоже не обошелся без
подручных).
Любопытно, что и здание полиции, и церковь уравнены в глазах наблюдателя
одним и тем же угрюмым фасадом снаружи и разрухой внутри. Если Храм
Закона показан абсурдистски погребенным в бюрократической затхлости
(сложенные друг на друга папки достигают потолка), то Храм Божий
заброшен: здесь накренившееся, практически лежащее на полу распятие
соседствует с веником и урной. В контексте фильма посыл очевиден:
щелочной капитализм разъедает даже проверенные тысячелетиями институты.
Нетронутой остается только любовь, но ее, как особое блюдо, сервируют
последней.
Да, посреди этого мрачного пейзажа у Тыну случится роман: побывав в
полиции, он встречает Надежду, дочь одного из уволенных им рабочих. "Это
и имя, и функция", – заботливо поясняет Ыунпуу. И тут зрителя
подстерегает прекрасная находка-аллегория: влюбленные, говорящие друг с
другом на разных языках; он – на эстонском, она – на русском.
Нужно отметить, что именно русскому зрителю Искушение… дарит
отдельную радость узнавания: помимо родной речи, пересеченной местности и
булгаковщины здесь на сцене "Золотого века" конферансье с ногами
забирается на раскуроченный рояль и наигрывает "Если друг оказался
вдруг" Высоцкого на маленькой гармошке. А чуть раньше без всяких
предисловий появляется театральная врезка из чеховского "Дяди Вани",
исполненная прелестного модернизма (в частности, монолог Астрова о том,
как он презирает обывательскую жизнь и никого не любит, заканчивается
попыткой отпить из огнетушителя, очевидно, в целях тушения внутреннего
пожара).
И Чехов здесь не случаен. Эмоциональная, многословная вставка резко
контрастирует с основной, молчаливо блеклой тканью картины, подводя к
мысли о том, что вопросы и терзания чеховских героев если и не остались в
прошлом, то уж точно потеряли в интенсивности. Страстным моральным
исканиям место сегодня лишь на страницах истории да в театральном
заповеднике сцены. Подтверждает это и немногословная реакция нашего
героя: "Хорошая вещь. Заставляет задуматься". А дальше этой фразы мысль
не идет.
Зато идет Тыну – он в буквальном смысле много движется в кадре, раз за
разом пересекая безлюдные и бескрайние пустоши. И эти во многом
символичные блуждания заводят его в дантов лес всё глубже, всё
безысходней: в своей заключительной трети фильм окончательно сходит с
ума, не трудясь более различать сон, явь, надъявь и преисподнюю.
"Не попадет в рай тот, кого не искушали. Отними искушение – и никто не
обретет спасения", – говорил сам святой Антоний. Как справился с задачей
Тыну, пусть каждый зритель решит сам, а мы скажем несколько слов об
искушении, которому поддался режиссер ленты, Вейко Ыунпуу.
После того, как его дебютный Осенний бал был тепло принят на
различных кинофестивалях, Вейко счел ленту слишком сентиментальной и
решил, что уже следующим фильмом готов взять самую высокую планку. Но,
одновременно создав картину невероятной интертекстуальной плотности и
сохранив при этом собственный голос, шедевра у него не получилось.
Зритель может справедливо выказать недовольство и неспешным темпом
повествования (хотя действия тут хватает), и местами намеренной
эксцентричностью, и претенциозной метафоричностью. Но в одном фильме
раскланяться с Линчем, Тарковским, Бунюэлем и Пазолини (в титрах
последним двум высказана особая благодарность), и не потерять голову –
дорогого стоит. Так что немыслимую фамилию Ыунпуу придется если не
выучить, то уж точно записать.
"Всё в этом мире от зла", – без обиняков сообщает нам стартовый экранный
монолог. Указанных координат будет придерживаться и вся картина, упорно
обнаруживая бесов за каждой дверью. В церкви заправляет потерявший веру
священник, оказывающийся темноглазым демоном, который, к тому же,
неподвластен законам притяжения. Именно так: этот господин взбирается на
перпендикулярную земной тверди стену и прогуливается по ней с
заложенными за спину руками. А полиция подчиняется эффектному герру
Мейстру, который заведует зловещим шоу-борделем "Золотой век" и
выправкой похож на всех культовых диаволов сразу - вспоминается
булгаковский мессир и его свита (местный герр тоже не обошелся без
подручных). 
