Моя Эстония

В новый сборник Иванова, выпущенный издательством «Авенариус», вошли три текста, объединенные общим героем – Степаном Ракитиным: повести «Кризис» и «Холод под сердцем», публиковавшиеся в журналах «Звезда» и «Новый журнал», и поэма в прозе «Ночь в Сен-Клу».

Эту книгу нельзя пересказать: тексты Иванова отнюдь не бессюжетны, но сюжет в них – не главное. Достаточно сложно и разобрать «Ночь в Сен-Клу» на литературные винтики. Можно отметить обороты на грани стилистического фола а-ля Владимир Набоков, неконтролируемые выплески ярости а-ля Луи-Фердинанд Селин, потоки сознания а-ля Джеймс Джойс, – но и это будет мимо. Наконец, сборник Иванова сложно прописать в какой-то одной культуре. Хотя в сборнике немало страниц посвящено Эстонии, он не про Эстонию, а равно не про Россию или, скажем, Францию.

Точнее, Эстония тут – часть одинаково неудобоваримого пространства, в котором живет герой. Таллинн стоит в одном ряду с Москвой, Дельфтом, Парижем, Амстердамом, Кэрриком, занимая, впрочем, особое место в душе героя: «О, как в эти минуты я любил мой Таллин! Мой Таллин! Не твой, не его, не ее, а мой, мой, мой! Не чей-то там... не общий! Не Таллин-на-всех, а сугубо мой, – ведь он единственный! И никто его у меня не отнимет... ни политики, ни убийцы... ни экономика, ни кризис... ни закон о гражданстве... ни всеобщее благоденствие... ни история, ни наука... ни сума, ни тюрьма... никто и ничто! Для этого им придется поднатужиться и вырвать мое сердце или хотя бы оставить его».

Вернее всего будет назвать «Ночь в Сен-Клу» хроникой тотального отвращения. Степан Ракитин – человек глубоко несчастный. Его настоящее никчемно, прошлое – список потерь, будущее – призрачно и зыбко. Ракитин беспрерывно перебирает мучительные воспоминания и с холодной яростью препарирует души окружающих в реальном времени. Ему обрыдло все. Его мутит от людей. Он сам себе невыносим. Ему страшно. Ему тошно. Эта экзистенциальная трагедия для писателя куда важнее, чем экономический кризис, политический цирк и бесконечные реверберации от переноса Бронзового солдата. Ракитин пытается понять, что делать с самой жизнью. «Он видел ее достаточно, чтобы сделать вывод: она всюду одинакова: что в лагере беженцев, что в комнате его отца, что в английском отеле, что в коридоре биржи труда, в морге, в супермаркете... Жизнь всюду одна и та же, она пахнет чуть иначе, но течет совершенно одинаково, – безразличный ко всему живому поток, требующий одного: жертв, жертв, жертв...» («Кризис»).

А значит, цель литературы – показать настоящее как можно более беспристрастно: «История человечества – это история убийства, история человечества – это история строительства Молоха, который пожирает планету... Человек – это гоблин, который проглотил волшебную жемчужину и полагает, что произошел от обезьяны. Было бы слишком просто списать все преступления на обезьяну! Не выйдет! Литература – так называемая исповедь человека – сплошная извилистая ложь, кривлянье, потому что все писаки прячутся да изворачиваются... вместо того, чтобы взять человека, распластать его на листе, вскрыть и всем явить его подлую душонку!» («Холод под сердцем»).

В процессе нравственной вивисекции обнажается много неприглядного, но местами возникает и нечто прекрасное, чистое, светлое. Хотя выхода с безумного велодрома, именуемого жизнью, кажется, все-таки нет. «Остается ползти, стиснув зубы, пробиваться локтями по трупам к своей могиле; умирать от скуки и одиночества каждый день; карабкаться из последних сил, с пеной у рта, с надрывом и стоном...» – и, если сам того захочешь, с толикой любви в уставшей душе.

Николай Караев
www.dzd.ee