Моя Эстония

На сей раз решено во время торжественной церемонии вспомнить самые разные формы существования неофициальной культуры. Самиздат — когда запрещенное к изданию произведение печаталось на машинке «Эрика» в пяти экземплярах (последняя копия бывала совсем «слепой» и нечитаемой) и затем тайно давалось на прочтение верным знакомым.

Тамиздат — когда запрещенное сочинение передавалось секретно за рубеж и издавалось там, а потом тайно же завозилось в Советский Союз и опять же распространялось по верным людям.

Квартирники — выставки живописи и концерты бардов, певших свои запрещенные песни под гитару; потом эти песни записывались на бобинные магнитофоны, и их можно было услышать из любого открытого окна. Подпольные спектакли, фильмы, положенные «на полку»… Вот что писал об этой культуре Александр Галич:

Время сеет ветры,
мечет молнии,
Создаёт советы и комиссии,
Что ни день —
фанфарное безмолвие
Славит многодумное
безмыслие.
Бродит Кривда с полосы
на полосу,
Делится с соседской
Кривдой опытом!.
Но гремит —
напетое вполголоса,
Но гудит — прочитанное шёпотом.
Ни партера нет, ни лож,
ни яруса,
Клака не безумствует
припадочно, —
Есть магнитофон
системы «Яуза»,
Вот и всё!
...А этого достаточно.

Есть — стоит картина
на подрамнике!
Есть — отстуканы
четыре копии!
Есть магнитофон
системы «Яуза»!
Этого достаточно!

В какой-то мере всякий писатель, претендующий на «Русскую премию», очень хорошо понимает сложности и тяготы тех, кто жил в эпоху самиздата. Я говорю сейчас, разумеется, не о политическом аспекте проблемы.

Мы все пишем и издаем книги не там, где живут наши предполагаемые читатели; у нас ослаблено чувство контекста русской литературы и русского языка; у нас, по сути, нет конкуренции в тех местах, где мы проживаем, а от того нам гораздо проще впасть в провинциальность, погрязнуть в склоках и выяснениях — кто же является лучшим поэтом из нас троих, пятерых или двадцати претендентов на почетный титул?

Связь времен

Жить в пространстве другой культуры — это невольно проникаться ее эстетическими установками, становиться, условно говоря, не столько русским, сколько общеевропейским писателем.

И при всем при том, как невозможно сейчас представить литературу советского периода без произведений, выходивших тайно или сохранившихся в рукописях, так невозможно понять современные процессы в русской литературе без ее, опять же, условно говоря, эмигрантской составляющей. Достаточно назвать имена Набокова, Бродского, Довлатова, чтобы все стало ясно.

К именам этих классиков я бы добавила несколько имен лауреатов «Русской премии»: Наталья Горбаневская, Борис Херсонский, Дина Рубина, Бахыт Кенжеев, Марина Палей, Мариам Петросян. В нынешнем году свои работы на конкурс прислали Юз Алешковский, Саша Соколов, Алексей Цветков и многие другие известные писатели.

Эстонские русские писатели все время были удачливы на «Русской премии»; три награды уже уехали в Эстонию, а сейчас в длинный список премии вошел роман П.И. Филимонова, живущего в Таллинне.

После прочтения конкурсных работ этого года у меня возникло ощущение, что писатели пришли к выводу о необходимости настаивать на разводе литературы и жизни — даже без дележа имущества и возможности навещать совместно нажитых детей.

В отношениях поставлена точка. Жизнь — это место, «где жить нельзя». Воздвигаются конструкции, опирающиеся на сознательный дальтонизм: неразличение жизни и смерти, сна и яви, умозрительных цепочек и лирических ассоциаций.

Предварительные итоги

У многих произведений «большой прозы» есть привкус компьютерной игры: интересно выстроенная схема, висящая в безвоздушном пространстве и обжитая сконструированными фигурами роботов или монстров. За ними охотно следишь, даже испытываешь некоторый азарт, но послевкусия не остается.

Соглашусь с теми коллегами из жюри, кому наиболее значительной показалась «малая проза». В ней гораздо чаще пейзаж оживлен ростками реальности. Я, конечно же, имею в виду не приметы времени и места, не бытовые подробности, но хоть отдаленный намек на мир, где живет и страдает человек и ищет разделенного одиночества.

Границы поэзии сегодня совершенно размыты — к ней легко относят и афоризмы, и максимы, и лирические новеллы, и мантры, заклинания, некое словесное шаманство, которое бывает более или менее удачно. Но есть и примеры развития классических традиций русской поэзии, хотя, в большинстве своем, поэты не могут освободиться от влияния Бродского, его синтаксиса и ритма.

Но в целом можно процитировать Александра Кушнера: «Какое счастье даже панорама /Их недостатков, выстроенных в ряд!»

Сегодня «Русская премия» входит в число самых престижных литературных конкурсов. Сотни писателей из самых разных стран шлют нам свои произведения. Поверить в себя. Не затеряться в толпе. Найти единомышленников. Встретиться с читателем.
Писать трудно. Читать трудно. Но это трудное счастье.

Елена Скульская, лауреат и член жюри "Русской премии"
www.rus.postimees.ee