Моя Эстония

Один из известнейших в мире эстонских психологов Эндел Тулвинг назвал такое свойство кронестезией.

Кронестезия - это способность путешествовать во времени, которая свойственна только человеческому индивидууму. Кронестезия является гарантом культурного развития всего человечества, его движущей силой.

Способность представления, к чему мы стремимся, какими могут быть последствия сегодняшних действий, способны ли мы продолжить свое существование в будущем – все это является, с одной стороны, источником прогресса, с другой стороны, воздействует на наше восприятие о прошлом, на наше историческое сознание.

Юрий Лотман дал определение «культуры» изоморфно человеческой памяти. Как известно, в памяти происходят фиксирование или кодирование событий, их сохранение, заимствование из памяти или их воспроизведение. Точно такие же процессы происходят и в коллективной памяти, которая является частью коллективного интеллекта.

Ю. Лотман считает культуру и коллективный интеллект синонимами. Культура аккумулирует смысловые значения, тем самым, являясь генератором новых определений. Их фиксация происходит не путем простого подражания или имитации, характерные для животного мира достигшего высшей ступени развития (например, шимпанзе). Это означало бы признать, что животные так же являются культурными существами, с той лишь разницей, что человеческая культура рождается, формируется и развивается через переводы и толкования. Между тем, толкование предполагает выборочность, она связана с субъективным волеизъявлением.

Понятие «коллективная память» было разработано и предложено французским социологом Морисом Хальбваксом в 1920-ых годах. На сегодняшний день оно стало часто используемым термином, как в автобиографических исследованиях, так и в исторической науке в целом.

Принято говорить о весьма разных видах коллективной памяти: о культурной, исторической и социальной памяти. Пусть будет, как есть. Точкой прикосновения истории, где центральная роль принадлежит фиксации и воспоминаниям – характерным чертам механизма памяти, и культуры является именно толкование. История, по сути, это рассказ, нарратив – представление событий в исторической последовательности. По сравнению с другими языками эстонский язык очень четко раскрывает понятие «история»: „ajalugu=aeg + lugu” (история=время + рассказ) – сказание о времени.

Для того чтобы исторические события вошли в историю, они должны преодолеть определенный барьер или грань, которую предположительно можно назвать «порогом новизны - uudiskünnis». Такое понятие используется в теории массмедии. Степень новизны будет определяться именно кронестически, исходя из перспектив предполагаемого будущего. Мне до сих пор не удалось прочитать ни одной истории,  которая была бы написана с точки зрения исчезающего народа, являющегося субъектом истории. Общая история прослеживает развитие человечества, описывая историю каждого народа в отдельности, она тем самым служит идентичности данного народа.

История каждого отдельно взятого народа и является его биографией. Но почему же история акцентирует свое внимание в основном на противостояниях, конфликтах, на войнах, на военных событиях и героизации побед? Создается впечатление, якобы войны являются основными двигателями истории.

Подобный подход встречается не только на уровне представлений. Таким образом, пытаются перенести борьбу за существование, имеющее место в природе и на человеческое общество. Однако в этой борьбе происходит странный поворот: история сама по себе становятся риторическим средством не только в процессе самоутверждения и формирования идентичности (чисто культурное явление), но и является основным аргументом при характеристике других народов и формировании отношения к ним. Из истории народов извлекаются доводы для новых конфликтов.

В этом отношении достаточно вспомнить хотя бы Версальский договор, который был охарактеризован, разгромленной в Первой мировой войне Германией, как историческая несправедливость, нуждающаяся в  пересмотре.

Таким образом, как в прошлом, так и сегодня находят из войн и вооруженных конфликтов причины для «корректирования» истории. Создается что-то вроде заколдованного круга: с одной стороны, история отражает военные события, а с другой стороны, она же сама становится предпосылкой или орудием в этой борьбе. В этом отношении история в действительности разъединяет народы, поскольку она находится в подчинении идеологий. В свою очередь для  разработки идеологий  отбираются нужные элементы из разных культур. История и культура, которые в идеале должны дополнять друг друга, так как они, образно говоря, дети одной матери – Мнемозины, к сожалению, противопоставляются друг другу.

В написании истории «культурное» измерение, наряду с трактовкой, состоит еще и в его «мифологизации». Чем дальше по времени уходит история одного или другого народа, тем мифичнее она становится. Причина состоит в том, что для реконструкции истории численность необходимых фактов и количество связующих нитей уплотняется из-за отложения огромного числа интерпретаций. Образовывается что-то в виде слоя наслоения-гумуса. Чем шире временное пространство  и богаче по результативности доисторическая древность того или иного народа, тем толще слой легенд и мифов. Возьмем, к примеру, Древнюю Грецию, которая по сей день питает Европейскую культуру.

История Эстонии (точнее было бы: написание истории) очень подвержена культуре. На нее, прежде всего, оказывала влияние романтическая парадигма конца XVIII и начала XIX веков. В 1839-ом году прибалтийско-немецкий врач и литератор Георг Шульц-Бертрам в своей известной речи перед ученым Советом Эстонии сказал: «Вручите эстонцам эпос и историю, и все будет побеждено!»

В действительности это воззвание можно считать началом написания истории. История должна была стать краеугольным камнем эстонской национальной идентичности. История тем самым послужила источником культурного пробуждения. Однако парадокс состоял в том, что эстонцам надо было дать их собственную историю. Значит, возникла необходимость собрать и написать ее.

Началом эстонской истории нельзя считать период написания хроников самими эстонцами. Первые сведения об эстонцев появились в хрониках пастора Генриха Латвийского. Эстонцы были «молчаливым большинством» и объектом своей истории. Субъектами стали лишь благодаря Ф.Р.Фельманну и Ф.Р.Крейцвальду, которые в эпосе «Калевипоэг» придали эстонцам метафорический стержень национального самосознания.

Особую роль, конечно, сыграл здесь и К.Р.Якобсон. Выступая в 1868-ом году с патриотической речью перед обществом «Ванемуйне», он повернул, написанное об эстонцах в хронике Генриха Латвийского, в другое русло, направив ее против завоевателей эстонцев - немцев. К. Якобсон в своей первой патриотической речи создал национально-романтический стереотип эстонской истории и эта линия в значительной степени существует до сегодняшнего дня.

В этой модели написания истории доминирует противопоставление: свободному доисторическому периоду последовала так называемая рабская ночь, длительностью в семьсот лет. Затем наступило зарево национального пробуждения, и появилась надежда на новое освобождение.

Национально-романтическая модель истории легла в основу идеологии создания самостоятельного Эстонского государства. В целях достижения независимости, необходимо было отличиться чем-то от других, противопоставить себя завоевателям, достичь положения, где государство становится гарантом сохранения народа. В свободной Эстонии должно было предположительно произойти примирение с историей, так как не только риторически, но и в действительности народ стал субъектом истории.

В то же время мы видим, как история, в которой эстонцы выходили победителями, даже не участвуя в крупных войнах, продолжает оставаться аргументом для новых противостояний. Все это говорит о глубине неуверенности эстонцев в своем будущем и это не без основания.

Но есть и альтернатива: увидеть в истории, по логике эстонцев, вероятность превращения невозможного в возможное. Если исходить из этой логики, то у эстонцев не было никакой возможности просуществовать до сегодняшнего дня и пробиться через струю истории. Однако они пробились лишь благодаря использованию счастливых случайностей.

История, в которой эстонцы из-за экзистенционального противостояния и прагматизма показали себя «большими», ждет еще своего написания. Это ничуть не означает отказа от принципов историзма, но создает новую и очевидно плодотворную перспективу в позиционировании Эстонии, как с ближними, так и дальними соседями.

Рейн Вейдеманн
Baltija.EU