Моя Эстония

«Чему же учатся люди? Люди учатся Знанию, люди учатся Памяти, люди учатся Совести. Это три предмета, которые необходимы в любой школе, и которые вобрало в себя искусство. А искусство это по сути своей Книга Памяти и Совести. Нам надо только научиться читать эту Книгу» — так мог написать только гениальный философ, для которого то, чем он занимался, было, может быть, даже важнее самой жизни. А ее тартуский отшельник с бармалейскими усами очень любил.

В Санкт-Петербурге на Невском проспекте есть дом, который в XIX веке был известен как дом Котонина. Здесь в январе 1837 года Пушкин встретился со своим секундантом Данзасом, и они отправились к месту дуэли, где поэт был смертельно ранен. Через 85 лет, 28 февраля 1922 года, в этом доме, в семье петроградских интеллигентов родился Юрий Михайлович Лотман.

Дело своей жизни он выбрал ещё перед армией, решив заниматься русской литературой первой половины XIX века. Понимая, что для этого ему необходимо знание французского языка, в армию и позже на фронт он взял с собой словарь, который штудировал между боями.

— Мы все были молодыми, и нам воевать было весело, — вспоминал Лотман. — Никто не поверит, что есть в этом какое-то веселье, но это было так.

Закончилась война, он вернулся в университет. Но началась борьба с космополитизмом, и еврею Лотману закрыли путь в аспирантуру и на преподавательскую работу.Он поехал в Тарту, где и поселился на всю оставшуюся жизнь. Мог ли кто-нибудь предположить, что маленький эстонский городок со старым университетом станет центром мировой филологии? Но это случилось, потому что там жил, читал лекции, создал свою знаменитую семиотическую школу Юрий Лотман.

Одним из высших свойств человека он считал память. «Я всех помню»,— говорил Лотман. Нокроме личной памяти, считал он, есть и общая— культура. Иэто концептуальное определение культуры как памяти, в которой продолжается жизнь, иесть вомногом ключ для понимания творчества этого великого ученого.

Для Лотмана все были живы. И эпоха конца XVIII — начала XIX века, которую он так вдохновенно исследовал, для него длилась. Он продолжал беседы с Пушкиным, сверяя свои выводы сего оценками жизни и культуры. Впрочем, однажды Лотман заметил: «Особенность глубоких вещей, в том числе пушкинских текстов, в том, что каждый берет из них столько, сколько может вместить».

Он смог вместить много — может быть больше чем несколько следующих поколений. Юрмих (как любовно называли его студенты) обладал удивительным даром рассказчика. Ученики терялись: то ли слушать необыкновенно захватывающее повествование педагога, то ли записывать то, что он говорит.

А телевидение — именно то средство массовой информации, где в полной мере раскрылся дар ученого для огромной аудитории. Цикл бесед о русской культуре и русской интеллигенции, появившийся на нашем ТВ в конце 1980-х, стал событием, а открывшие его слова Лотман актуальны, как никогда: «Сейчас господствует то, что я назвал бы сдержанным пессимизмом. Я же хотел бы выразить сдержанный оптимизм. Я полагаю, что, как говорится, «страшен сон, да милостив Бог» и что ожидающие нас трудности, возможно, не так страшны, как нам кажется… Дай Бог не потерять, дай Бог сохранить то, что имеем».

Лотман знал прошлое, чувствовал настоящие и предсказывал будущее. Для него были живы его герои, для нас, сегодняшних, жив он сам.

Анастасия Ниточкина
«Известия»