Моя Эстония

Мария, почему после того, как в весенне-летнем сезоне 2010 года вы покинули Цюрихский балет, о вас так мало было слышно?

Прежде всего, я не сама покинула Цюрих, меня уволили. В труппе меня все устраивало, но директора (Хайнц Шперли. — Ред.), видимо, нет. Причины я не знаю. У Шперли есть традиция каждый сезон увольнять 10-15 танцовщиков, он как будто играет с ними словно с куклами. Так что я была не единственной.

Поскольку они знают, что к адвокатам за помощью мы все равно не побежим, используют в таких случаях очень удобную формулировку: «Танцовщик не соответствует художественному видению директора». Последнее может означать что угодно — начиная от формы носа и заканчивая творческими представлениями.

Нового места работы я не нашла, и поэтому мне не оставалось ничего другого, как смириться со статусом безработной.

Я жаждала танцевать, но возможностей было совсем немного: отдельные гала-концерты, например, выступление в Пекине со Станиславом Ермаковым (солист Цюрихского балета, также из Эстонии. — Ред.) и еще пара гастрольных представлений.

В театре Estonia мне дали возможность станцевать в одном из спектаклей «Лебединого озера». И это очень прибавило мне сил.

Солистка Берлинского государственного балета и Цюрихского балета не может найти в Европе работу — это звучит невероятно. Вы со мной согласны?

Не совсем. В Европе царит кризис, балетные труппы сокращают и, скорее, даже закрывают, а не увеличивают. Безработных танцовщиков очень много. Кроме того, между труппами существует большая разница. Цели должны быть высокими.

Насколько интенсивно вы искали себе работу? Сколько CV разослали?

Много, очень много.

А вам отвечали, по крайней мере, из вежливости?

В общем-то, да. Может быть, потому, что я не какая-нибудь начинающая танцовщица и не обычная статистка. Увы, ответы были одинаковыми: у вас прекрасное CV, но, к сожалению, места солиста нет, а предлагать место групповой танцовщицы как бы не годится. Или просто отвечали, что вакансий не имеем.

Насколько это повлияло на вас морально?

Поначалу очень сильно — вплоть до мыслей вообще отказаться от профессии. У меня стали возникать сомнения, а вдруг я недостаточно профессиональна, ведь стандарты действительно очень высокие.

К счастью, утешением послужило понимание, что дело тут вовсе не во мне, а в том, что ни у кого нет денег. Даже когда кто-нибудь из танцовщиков труппу покидает, его место вакансией не объявляют, а просто никого не берут.

А если берут, то конкуренция на эти места огромная, по крайней мере, в лучших труппах?

Да, но конкуренция — это одно, другое дело — достичь такого уровня, чтобы стать конкурентоспособной. Здесь не поможет только то, что ты — хорошая танцовщица. Надо, например, уметь оказаться в нужном месте в нужный час. Или, например, чтобы за тебя кто-то похлопотал. Иначе так и будешь ждать.

Теперь тем более есть все основания спросить, как вам удалось в итоге попасть в столь знаменитый как в Европе, так и за океаном коллектив — Королевский балет Фландрии?

Путь был тернистым. Я отослала им свое CV еще тогда, когда танцевала в Цюрихском балете. Мне советовали это сделать уже давно, но при этом предупредили, что попасть туда очень сложно, поскольку это одна из немногих трупп, у которой очень хороший руководитель (Катрин Беннетс. — Ред.), нормальная рабочая атмосфера и высокая репутация.

Поэтому им присылают не десятки, а сотни CV — их даже не все успевают просматривать, так что в этом плане тоже нужно оказаться счастливчиком...

В моем случае нельзя говорить о простом везении, потому что я долго ждала ответа, а его все не было и не было. Так прошел год.

А потом один мой знакомый — Ноах Д. Джелбер, с которым мы познакомились в Берлине (в Государственном балете. — Ред.) куда он приезжал давать нам уроки по репертуару Форсайта, как-то спросил, почему я не попробую попасть в Королевский балет Фландрии. На что я ответила, что уже сделала одну попытку. Выяснилось, что Джелбер очень хорошо знаком с руководителем труппы, они когда-то танцевали вместе у Уильяма Форсайта, у которого он сейчас работает ассистентом.

Джелбер похлопотал за меня, сообщил Беннетс, что, мол, есть одна девочка, которая присылала вам несколько CV, но с ней никто даже не связался. На что директор ответила, ладно, пусть Ноах приезжает к ней в офис и сам разыскивает это CV. И Ноах поехал.

Позднее он рассказывал мне: «Ма­рия, ты не поверила бы своим глазам — там лежат просто горы этих CV!»

После этого я получила приглашение на пробное выступление. Так что если бы они тогда не встретились, в Антверпене меня сейчас бы не было.

Как вы вообще сумели в такой безнадежной ситуации сохранять все это время форму?

Я по натуре — оптимист. Ни на минуту не прекращала репетировать. В Цюрихе у меня была возможность использовать для этих целей студию тамошней балетной школы, и я репетировала по три-четыре часа в день — утром и вечером.

Так что в физическом плане возвращение прошло относительно безболезненно. А вот психологически было ужасно трудно. По сути, если целый год ты находишься вдали от сцены, уже не так хорошо чувствуешь сцену и публику, сомневаешься в себе — это оказывает влияние больше всего. И на самом деле это состояние преследует до сих пор.

Вы не думали о том, чтобы вернуться в театр Estonia?

Это хороший вопрос. Не думала. Кроме того, театр Estonia справляется и без меня — у них достаточно своих танцовщиков, и все хотят попасть на сцену.

Как вы справляетесь в материальном смысле?

Как-то справляюсь, с помощью страховки от безработицы. Хотя Цюрих — ужасно дорогой город. Самый большой стресс был вызван тем, что пришлось скитаться, потому что от квартиры я отказалась и все время жила у кого-то. Хорошо, когда у тебя есть друзья.

За этот сложный год, когда вы остались без работы, что-либо хорошее тоже происходило?

Конечно. Например, я поступила учиться на заочное отделение в музыкальный колледж Беркли (один из крупнейших независимых музыкальных колледжей в мире, находится в Бостоне. — Ред.), выбрала двухгодичный курс теории музыки, гармонию, сольфеджио и курс оркестровки, и надеюсь завершить обучение за один год.

Особенность этого учебного заведения заключается в том, что обучение проходит по Интернету, причем для того чтобы общаться с преподавателями с глазу на глаз, я не должна ехать через океан. В такой нестандартной ситуации, как, например, у меня, Америка дает прекрасные возможности — там очень мало консерватизма.

Если бы я пришла в консерваторию в Антверпене или Брюсселе и сказала, что я — балерина, пришла к вам прямо с репетиции «Лебединого озера» и теперь хотела бы немного поучиться музыке, меня бы там просто высмеяли.

Зачем вам музыка?

Я хочу стать в будущем дирижером балета.

Ого!.. Как Рудольф Нуреев?

Наоборот, я не хочу быть как Нуреев, который брал уроки дирижирования тут и там, а потом стал дирижировать оркестром. Говорят, что для дирижера правило номер один — никогда не выходи на подиум, если ты не уверен в том, что делаешь. Как балерина я должна быть на 200 процентов быть уверенной в том, что делаю. Со следующего учебного года я хочу поступить и в консерваторию.

А как же танцевальное искусство?

Танцы, я надеюсь, никуда не денутся.

Возможно ли это ­сов­мещать?

Очень надеюсь. Еще в прошлом году я написала Тыну Кальюсте о том, кто я и в каком положении нахожусь, и выяснила, есть ли у меня шанс научиться этому в нашей музыкальной академии. При этом я очень хорошо знала, что может случиться, если кто-то скажет, что я — балерина и хочу стать дирижером.

Надеюсь, что он не счел это апрельской шуткой. Во всяком случае, ответ не был отрицательным. Мы должны были встретиться и все обсудить.

Когда и что послужило толчком к вашему интересу к музыке?

Я играла на пианино еще до того, как поступила в балетную школу. Как все дети, я ходила в детскую музыкальную школу. Учителя говорили, что у меня талант.

В балетной школе у меня был гениальный педагог по фортепиано — Людмила Градова, которая тоже частенько говорила, что, мол, зачем тебе балет, занимайся лучше музыкой. Я не знаю, почему я все-таки осталась в балете.

На самом деле, он всегда давался мне труднее, чем музыка. А игрой на фортепиано я занимаюсь до сих пор, есть у меня учитель или нет.

А откуда взялось ваше непреодолимое желание дирижировать?

Еще в детстве я хотела дирижировать «Щелкунчиком», и трагика этой музыки трогает меня до сих пор.

То маленькое желание к теперешнему времени переросло в большое.
Наверняка на этом решении сказалось и то, что век танцовщицы ограничен — мы заканчиваем в 40-летнем возрасте, а жизнь, тем неменее, продолжается.

Думаю, что к тому времени мне надоест танцевать — ведь наша карьера такая интенсивная, — но не надоест сам балет. Так почему бы не управлять им с дирижерского пульта?!
Ведь известно, что обычно дирижеры не хотят иметь дело с балетом. Некоторые считают, что это вообще не музыка, другие стараются, но не очень успешно.

В балетной музыке есть некая своя специфика — ты должен ощущать движение.
Стоять перед оркестром, прекрасно зная и оркестр, и балет — ведь это, я думаю, прекрасный вариант!

Я и не собираюсь дирижировать симфонической музыкой или оперой, так как не думаю, что смогу добиться в музыке такого высокого ­профессио­нализма.

Зато для того, чтобы дирижировать балетом, я, мне кажется, могу подойти.
Я разговаривала и с Велло Пяхном (высоко ценящийся в Европе балетный дирижер. — Ред.), который постоянно ездил дирижировать в Берлин. Он поддержал меня в этом моем стремлении сменить свое амплуа.

Вернемся к Королевскому балету Фландрии. Какой была реакция на ваши первые роли в коротком балете Дэвида Доусона «The Thir­d Light» и в коротком балете Уильяма Форсайта «In the Middle Somewhat E­levated»?

Позитивной. Хотя сама я считаю, что реакция здесь не так важна.
Важным было само выступление, по крайней мере, для меня самой, именно в психологическом плане.

Смогу ли я вернуться? Не сломал ли меня этот тяжелый для меня год — все эти постоянные упражнения в одиночку и это ощущение по утрам, когда просыпаешься, и кажктся, что ты совершенно никому не нужен...

В Антверпене вы задействованы полностью?

Да, без работы я не сижу. В октябре мы подготовили два полномасштабных балета Форсайта («Artifact» и «Impressing the Czar». — Ред.), а сейчас идут репетиции «Спящей красавицы», там я исполняю несколько ролей, главная из которых — Сиреневая фея.
Недавно сюда приехала Марсия Хайде (одна из величайших балерин ХХ века. — Ред.), этот балет ставится по ее версии.

Потрясающая личность! На репетиции я стою, открыв рот, счастливая и благодарная.

Часть труппы сейчас находится в Нью-Йорке, скоро вы поедете на три недели в Париж, где выступите с балетом Форсайта — билеты там давно распроданы, — затем будете играть в Венеции, Люксембурге и Антверпене «Спящую красавицу», в следующем году поедете в турне в Лондон с балетом «Impressing the ­­C­­za­r».
За его постановку Королевский балет Фландрии в 2009 году получил самую высокую балетную награду Великобритании — премию имени Лоуренса Оливье. Что уж тут скрывать, все это производит впечатление.

Но ради этого делается огромная работа. До седьмого пота. С самого августа мы каждый день, с утра до вечера, занимаемся в репетиционном зале с одним перерывом в день.
Такой интенсивной рабочей обстановки, такой 200-процентной отдачи не было ни в одной из трупп, где я танцевала раньше.

Между прочим, вы не первая и не вторая из эстонских танцовщиц, служащих в Королевском балете Фландрии. Вы знаете, что здесь находится Крипсон, правда, уже не в качестве танцора, а помощника режиссера. Прийт Крипсон был первым, а вторым — Артур Лилль.

Да, но раньше мы не были знакомы. Я шучу, что работаю уже в третьей европейской труппе, и в первых двух до меня тоже уже были танцоры из Эстонии, в Берлине — Артур Лилль, а в Цюрихе — Станислав Ермаков.

Королевский балет Фландрии является самостоятельной единицей, и осенью прошлого года вокруг него разгорелись страсти, когда под вывеской оптимизации его захотели объединить с Фламандской оперой. Руководитель труппы назвал это невежественным и бессовестным, со всего мира приходили тысячи писем с поддержкой. Какова ситуация сейчас?

К счастью, от этого на сегодняшний день отказались.
Но это не значит, что нам не приходится ежедневно доказывать: мы заслуживаем того, чтобы существовать — и это несмотря на то, что нас всюду приглашают выступать, мы имеем фантастические отзывы, и мы должны бы быть национальной гордостью.

На самом деле, это абсурд, что мы называемся королевским балетом, а полной поддержки государства не ощущаем. Ни моральной, ни экономической.

Чувствуете ли вы это и на себе?

Конечно, ведь я дружу с калькулятором, особенно теперь, в Швейцарии.

Мария Селецкая

• Родилась 16.01.1984, родом из Нарва-Йыэсуу.
• Танцевать училась в Таллиннском балетном училище, в Академии Русского балета имени А. Я. Вагановой (Петербург) и в Таллиннском университете.
• С 2003 по 2005 годы танцевала в театре Estonia, с ­2005 по 2009 годы — в Берлинском государственном балете, с 2009 по 2010 годы — в Цюрихском балете.
• С 2011 года является первой солисткой Королевского балета Фландрии.Принимает участие в двух полномасштабных балетах Форсайта «Artifact» и «Impressing the Czar», премьера которых только что состоялась и репетирует в «Спящей красавице».
• В 2003 году представляла Эстонию в финале танцевального конкурса «Евровидение», в 2004 году за творческие достижения получила эстонскую театральную премию года, а в 2005 году удостоилась поощрительной премии на международном балетном конкурсе в Хельсинки.
• Говорит на русском, эстонском, английском, немецком, итальянском и французском языках.

Тийт Туумалу
www.rus.postimees.ee