Моя Эстония

Проблемы во взаимоотношениях эстонцев и живущих в Эстонии русских можно разрешить, только поняв специфику процесса формирования эстонского народа и его национального самосознания.

Такова точка зрения французского историка Жана-Пьера Минадье, выступившего на минувшей неделе с открытой лекции в конференц-зале Министерства иностранных дел ЭР.

«Немецкий продукт»
«Нации не было. Никакой. Лишь люди, живущие в сельской местности и по бедняцким окраинам городов, отличающиеся от зажиточного класса, прежде всего, языком и социальным положением. «Эстонцами» — то есть жителями Эстляндии — называли себя, порой, местные немцы, желающие подчерк­нуть свое отличие от пруссаков, саксонцев или баварцев. Предки же нынешних эстонцев, сумевшие в значительной степени подняться по социальной лестнице, напротив, изо всех сил стремились выдать себя за немцев…»- так профессор Минадье описывает положение дел на территории современной ЭР всего каких-то два века тому назад.

«Говорить о нации можно лишь в том случае, если народ осознал себя таковой, — отмечает французский историк. — У эстонцев процесс этого «самоосознания» происходил за очень короткий исторический период. Эпоха национального пробуждения укладывается в несколько десятилетий XIX века. По сравнению с народами т.н. «Старой Европы» эти сроки — фактически рекордные».

Безусловно, осознание себя эстонцами в качестве отдельной нации — явление в Европе не уникальное. Параллельно с ними подобный процесс прошли, например, финны, латыши, словаки, хорваты. «Нацио­нальные пробуждения» полуторавековой давности — «побочные дети» философии национального романтизма, зародившегося на рубеже XVIII—XIX столетий в раздроб­ленной на сотню феодальных княжеств Германии. «Немецкий продукт» внезапно оказался востребованным от Средиземного моря до Балтийского. «Своим» его признал десяток народов, живущих, как правило, не в своих национальных государствах, а под властью иностранных империй.

Языковая гордость
«Национальное самосознание эстонцев сложилось в «догосударственную» эпоху, — подчеркивает Минадье. — Осознание себя нацией шло не посредством политики, а посредством культуры и языка. В этом — одно из различий самосознания эстонцев и «старых европейцев». Национальная самоидентификация французов, например, базируется на основе государственности. И это не случайно — королевство Франция возникло за несколько веков до того как французы стали осознавать себя нацией. Потому главное для француза — проживание на территории государства, наличие французского паспорта, а не языковой принцип».

У эстонцев — наоборот: человек, говорящий по-эстонски, воспринимается «своим», «эстонцем», вне зависимости от его этнического происхождения или же от гражданства. И даже — от места жительства.«Французам это понять очень сложно: говорящий по-французски швейцарец или бельгиец, а уж тем более житель франкоговорящей части Канады, считаться французом не может, — признает Минадье. — Наоборот, живущий во Франции баск или бретонец, не владеющий французским литературным языком, вне зависимости от его собственного желания, будет восприниматься окружающими именно как француз».

Провозглашенная философами–романтиками верность старине наложила свой отпечаток на отношение эстонцев к родному языку, а через него — на всю модель национального самосознания.

«Финно-угорские языки относятся к числу наиболее архаичных, — напоминает Минадье. — В глазах эстонца это придает дополнительную ценность и создает повод для гордости: «мы сумели сохранить нечто очень древнее, вопреки всем трудностям».

Между тем, сохранению эстонского языка на протяжении семи веков иноземного владычества способствовали два фактора: отсутствие в средневековой Ливонии немецкого крестьянства (иноземцы жили в городах, не смешиваясь с местным населением) и отсутствие у властей Ливонии целенаправленной языковой политики — таким вещам в Средние века вообще не уделяли особого внимания.

Верность анахронизмам
Как полагает профессор Минадье, один из серьезнейших ударов по национальному самосознанию эстонцев был нанесен в ХХ веке советской властью. Когда Эстония оказалась поглощена СССР, от декларируемого «пролетарского интернационализма» двадцатых годов не осталось и следа. На словах признавая равенство всех культур и языков, власти Советского союза в послевоенный период применяли на деле модель «старшего брата» — русского народа и «младших братьев», роль которых отводилась остальным народам СССР.

«Это не значит, что советская власть целенаправленно стремилась русифицировать Прибалтику или превратить Эстонию в «маленькую Россию», — подчеркивает Минадье — Эстонский язык и эстонское образование никогда не были в СССР под запретом, и политика Москвы в отношении Таллинна была куда как менее брутальной, чем политика Парижа в отношении Туниса или Алжира. Но официально декларируемое двуязычие в реальной жизни стало означать ситуацию, когда без знания эстонского в Эстонии можно было прожить, а без знания русского — все более и более проблематично. Приток населения, не знающего, и не особо стремящегося осваивать эстонский язык, виделся эстонцам покушением на основу национальной культуры, чуть ли не «культурным геноцидом».

Источник нынешних противоречий между эстонцами и местными русскими, по мнению Минадье, во многом проистекает именно из того, что сталкиваются две национальные идеи — «культурная» и «государственная». Для того чтобы понять друг друга, их носителям придется признать, что обе они имеют право на существование. Хотя и являются в современном, постмодернистском обществе, все большим и большим анахронизмом.

Похоже, на время французский историк возлагает самые большие надежды. «Время самой великой национальной травмы для французов — эпоха Второй мировой войны — уже воспринимается как история, — уточняет он. — События сороковых годов — достояние поколения моих родителей. В Эстонии же советские времена помнит «поколение детей» — моих современников. Причем воспоминания о нем у представителей двух общин оказываются, зачастую, диаметрально противоположными. То, что кажется одним «нормальной», «естественной» ситуацией, другим — как покушение на само существование нации».

Лион, Париж и Таллинн
«Точки соприкосновения между двумя общинами постепенно возникают, — признает Минадье. — Это неплохо заметно, например, в спорте, где русские по происхождению спортсмены выступают под флагом Эстонии, причем как эстонские, так и русские зрители болеют за них как «за своих». Меня приятно удивили результаты конкурса на оформление эстонских монет евро: жители страны проголосовали за символ, носящий не национальный, а географический характер —силуэт линии границ Эстонской Республики».

«Можно сказать, что языковая основа национального самосознания начинает сменяться у эстонцев территориальной, — констатирует Минадье. — Но процесс этот только в самом начале. Эстонцы и русские еще долго не смогут относиться друг к другу так же, как относятся друг к другу жители Парижа и Лиона».

Жан-Пьер Минадье

Родился в 1961 году.
Диплом историка получил в высшей школе Ecole Normale Supérieure’is.

Изучал эстонский язык в Парижском институте восточных языков. На данный момент преподает в ней историю Эстонии и всеобщую историю — в лицее La Bruyère в Версале.

В 2007 году издал наиболее подробный труд по истории Эстонии на французском языке — Histoire de l’Estonie et de la nation estonienne.

Переводил с эстонского на французский исторические и литературные тексты, в том числе — третий том произведения А. Х. Таммсааре «Правда и справедливость».

Йосеф Кац,

stolitsa.tallinn.ee