Моя Эстония

В ближайшее время на экраны выйдет документальный фильм Сулева Кеэдуса с неудачным названием «Русские с вороньего острова».

Как двадцать лет назад география была наукой о нравственности — кто уезжал навсегда, лишался родины, кого высылали, лишали отчизны, кто был прикормленным «выездным», кто бился головой о железный занавес, — так теперь национальность стала понятием этически окрашенным.

Ни в России, ни в Эстонии нельзя произнести слово «русский» без подразумеваемого добавления: язык, за который мы будем бороться (или с которым мы будем бороться), человек первейшего сорта (или второго, третьего, пятого).

Как советская литература отличалась от антисоветской только арифметическим знаком, так и любая национальная демагогия выбирает между минусом и плюсом в известном клише. Демагогия, которая даже в ясную погоду не умеет отличить сокола от цапли.

Итак, оставляю в покое неудачное название фильма, перехожу к сути, способной поразить воображение. Прежде всего меня поразила деликатность, даже лиричность, драматическая чистота рассказа.

Словно снят не документальный фильм, а игровой, художественный, с совершенно выдуманными персонажами. Все герои — аутсайдеры, лузеры, безработные, наркоманы, проститутки, ВИЧ-инфицированные, воры, даже убийцы, и при этом все нарисованы тихой влажной акварелью без чернухи и запредельного ужаса.
А ведь сколько подобных персонажей прошло по русской литературе, драматургии и игровому кино за последние двадцать лет!

Монстры и их жертвы

Вспомним хотя бы недавний фильм «Волчок» драматурга Василия Сигарева, получивший многочисленные награды, — о шестилетней девочке, которую третирует и ненавидит родная мать, гулящая и дикая. Вспомним фильм Кирилла Серебренникова по пьесе братьев Пресняковых «Изображая жертву», где молодой человек уничтожает всю свою семью, движимый одним инфантильным равнодушием.

При этом игровой кинематограф, сцена и текст ужасают матом, грубостью, мерзостью, вывернутыми наизнанку кишками. А фильм Кеэдуса восхищает открытием: откуда-то все эти несчастные, безнадежные люди знают, как должно быть у человека. Они откуда-то знают, как выглядит норма жизни.

Кеэдус показывает возлюбленную пару: она воровка, проститутка, лишенная родительских прав, алкоголичка, наркоманка; он — алкоголик и наркоман. И вот они любят друг друга. Любят так сильно, что она решает разделить с ним его ВИЧ-инфекцию.

Она сознательно заражается от него. Потому что она знает — ради любимого нужно идти на любые жертвы, выдерживать любые испытания, терпеть, голодать, умирать. Они идут, взявшись за руки, по берегу моря; вечереет, они сбрасывают одежду и плещутся в волнах.

Жизнь бильярдных шаров

Он хромает, его ногу разъела язва — последствие наркоты; ее испитое лицо лишено очарования. Но их лепет, их признания, их объятья, их мозг (задурманенный и ненадежный) все время подталкивают нас к ассоциациям с «Ромео и Джульеттой», чья участь трагична. Не из-за вражды родителей, нет, но все-таки именно трагична.

Через весь фильм проходят люди, жаждущие любви. Женщины с многочисленными шрамами на венах (попытки суицида), приютившие кошку и нашедшие успокоение в этой привязанности. Женщины, мечтающие вернуть своих детей.

Мужчины, наивно уповающие на Бога и молитву. Молодые люди, ни на что не уповающие, но все равно жаждущие любви. Безработные во втором поколении, изнасилованные, выброшенные в детские дома, а оттуда — на улицу.

И стоит с выбитыми стеклами Кренгольмская мануфактура, которая могла бы спасти рабочими местами хоть нескольких из них.

Мне все чаще и чаще наша жизнь напоминает существование бильярдных шаров: они сталкиваются, отлетают друг от друга, иногда попадают в лузу, иногда вылетают за пределы игрового стола, но никогда не разбиваются, не открываются, не прилепляются друг к другу. Каждый живет, как может (не может) в своей крепкой оболочке.

Исследователи уверяют, что в человеческом обществе в критических ситуациях очень сильна и стабильна этика, построенная на осуждении.

Скажем, во время Ленинградской блокады, когда все голодали, люди заведомо недоброжелательно относились к любому, кто не исхудал и не выглядел крайне изможденным. Логика была совершенно прямолинейна: раз не похудел, значит, мошенник. И даже: вот у них в семье умерли несколько детей, а сами они едят котлеты (не из детей ли?).

Может быть, такая этика и удерживает кого-то от последнего шага — над бездной. Может быть. Но мне милее этика сострадания и жалости.

В фильме Кеэдуса к героине приходит приятельница, сумевшая вернуться к трезвому образу жизни, она берется помогать, переводить прошения на эстонский язык, рассказывает, как она теперь хорошо и правильно обустроила свое существование.

Конечно, доводы ее наивны, убежденность в грядущей справедливости почти смешна, но тут ведь важен не практический результат, а само действенное сострадание.

Художник и модель

Я сегодня была на выставке «Художник и модель», открытой в Haus Galerii. Самые известные русские художники Эстонии экспонировали ню, то есть изображения обнаженного женского тела. Так вот, художники были, а моделей не было.

Не было женщин с их особенностями, изюминками, характером, неповторимым взглядом, дыханием, температурой тела. Были размышления по поводу женского естества, были произведения, идеально подходящие для интерьерной услады, но не было любви, не было чувства, градуса отношений.

Повсюду была разлита утешительная прохлада. Будто бы художники веками боролись за право раздеть женщину, а сейчас пришли к выводу, что лучше ее все-таки одеть. То есть женщины на картинах были голыми, но не обнаженными. Можно было любоваться композицией, сочетанием цветовых оттенков, светотенью, изгибами линий, их робостью или смелостью, но не женщинами.

Я думаю, живопись первая начинает волноваться из-за отсутствия любви. Ибо это отсутствие свидетельствует о понижении уровня жизненности вообще, а живопись не может состоять только из натюрмортов — смерть имеет смысл лишь в паре с жизнью.

То есть, как мне показалось, отношения сегодня между художником и моделью разорваны.
Недавно я смотрела вполне проходной американский фильм о людях-клонах. Их выращивали в инкубаторах по заказу богачей; богачи при необходимости могли заменить себе изношенные органы идентичными — извлеченными из своих биологических двойников.

Эти двойники были совершенно целомудренны и не испытывали никаких эротических влечений, не знали привязанности и любви. Так с ними было легче справиться, так от них было легко избавляться, так проще было не считать их полноценными людьми. Но как только по законам фантастического боевика клоны догадались о взаимном влечении, почувствовали любовь, они подняли бунт и покончили со своими истязателями.

Я пересказала сейчас примитивную сказку, но на какой бы лад нам не рассказывали историю Пигмалиона, она всегда будет историей об одухотворяющей силе любви.

Личный номер

Фильм Сулева Кеэдуса о людях, чья жизнь превратилась в остров погибших кораблей, взывает к милосердию. Я не знаю, можно ли вылечить наркоманов (они сами говорят, что им может помочь только «передоз» — смерть), не знаю, можно ли отвратить привычного самоубийцу от суицида, но пожалеть несчастных можно и должно.

Можно ли вырваться из нищеты, найти работу (кругом безработица!), дать следующему поколению иные перспективы? Не знаю, но, вероятно, есть в государстве люди, которые обязаны знать ответы на эти вопросы.

Ни один фильм не может помочь своим героям. Но и автор фильма и его герои, и мы с вами всегда ведь знаем, как должно быть у человека.

Елена Скульская
www.rus.postimees.ee