Моя Эстония

Вотум недоверия, выраженный частью артистов театра, провалился: Лапина, обвиненная в попустительстве, приведшем к гибели актера Андрея Зубкова, а по сути – в неприемлемых для коллектива методах работы, осталась на своем посту. Каждому актеру назначено собеседование с худруком и поддерживающей ее и.о. директора Светланой Янчек.

Вполне вероятно, что театр покинет ряд актеров. А Наталия Лапина после долгого молчания наконец согласилась дать интервью.

– С момента вынесения вотума недоверия прошел месяц. Чем он был для вас и чем были два года, которые вы проработали в Таллинне?

– Эти два года были хорошими, но сложными. А за последний месяц мне пришлось переоценить очень многое. Состояние можно описать, как пребывание души в Чистилище, когда еще неясно, попала она в рай или в ад. Впрочем, это происходит не так быстро, и, думаю, этот период еще не закончился. Просто сейчас что-то стало определеннее, хотя не все выводы сделаны и не все решения приняты.

– Вы какой развязки хотели – покончить с этой историей и уехать домой или все-таки продолжить начатое?

– Лично для себя как для человека и свободной личности – уехать.

– Что же остановило?

– Сказать слово «контракт», наверное, будет недостаточно. У меня есть еще какие-то определенные обязательства перед людьми, которых я уважаю и люблю. И вторая причина – все-таки театр. Переговоры с министерством были долгими. Для меня история началась 25 апреля (день гибели Андрея Зубкова – прим. ред.), а для министерства – 6 мая (день вынесения вотума недоверия – прим. ред.). В итоге Совет театра предложил мне остаться. Я спросила, что произойдет, если я уеду, и, после рассмотрения возможных вариантов развития событий, решила, что остаюсь. Думаю, при данном раскладе не может быть стопроцентно правильного решения. Но может быть решение логичное, то есть такое, в результате которого театр сможет существовать дальше.

Уход актеров неизбежен

– Какие же варианты развития событий предложил вам Совет театра?

– Я думаю, об этом стоит спросить Совет. Но вариантов было много, и все они были неприятными, вплоть до прекращения работы театра.

– Соглашаясь остаться в должности, вы поставили определенные условия. Какие?

– Я поняла, что моя позиция значительно расходится с позицией некоторых моих коллег. Это не является основанием для прекращения трудовых отношений, но если я остаюсь – значит, возможно, они не смогут работать со мной.

– Вы со всеми уже успели поговорить?

– Нет, не со всеми. Кто-то в отъезде. На беседу приглашались все желающие продолжать работать. И все, кто был в городе, пришли, хотя у каждого была возможность отказаться.

– Со сколькими артистами не продлен трудовой договор?

– Пока еще рано об этом говорить, переговоры не завершены. Но мы с директором планируем сделать это к концу нынешней недели.

– В соответствии с законом, окончательное решение принимает директор?

– Совершенно верно. Он же имеет право на расторжение трудового договора.

– То есть на данный момент никто не уволен?

– В театре существуют разные типы договоров – ролевой, когда актер играет какое-то определенное количество ролей; срочный, когда актер играет все подряд и подчиняется внутреннему уставу театра, и т. д. Сейчас театр не заканчивает трудовые отношения по принципу «закрыть дверь» ни с кем.

– А в комментариях на порталах уже называют фамилии людей, с которым договор не продлен. И их довольно много: речь идет о четырех-шести актерах…

– Это много?

– Ну, в общем-то, это артисты, которые имеют своего зрителя и пользуются популярностью... Они сами пожелали уйти?

– Я не знаю, о ком вы говорите: я занималась делом и не успела прочесть комментарии.

– Я хочу понять, можно ли ожидать, что в новом сезоне мы не увидим на сцене каких-то любимых артистов?

– Да, можно ожидать.

– Так это их желание или ваше?

– Это может быть связано только с обоюдным согласием.

Жизнь в предлагаемых обстоятельствах

– Были ли такие люди, которые в мае выступали против вас, а сегодня изменили свою позицию?

– Да.

– Вы ожидали такого поворота?

– Да.

– Это такие вот личностные качества, попытка подлизаться или кто-то понял, что был неправ и на самом деле изменил свое мнение?

– В разных случаях по-разному. Актеры – очень эмоциональные люди, возбудимые и ранимые. Им свойственно верить в предлагаемые обстоятельства. Вот, например, кто-то скажет, что сегодня начнется извержение вулкана. И все запаникуют, побегут покупать билеты на самолет и паковать вещи... Потому что они верят в сказанное. А можно сказать, что Лапина – плохая, и они точно так же будут собирать вещи, волноваться, вспоминать, что же такого плохого было... Проходит время, и говорят, что нужно спасти театр. И для артистов начинается новый «спектакль»: мы это сделаем! К сожалению, актерами в некоторых ситуациях легко манипулировать, и есть, наверное, какие-то манипуляторы. Очень просто спровоцировать ситуацию, возбудить негативные эмоции. Поэтому говорить в данном случае о людях, трезво принимающих решение, достаточно сложно, особенно, когда это происходит на эмоциональном подъеме. И майское собрание было эмоциональным, и, возможно, сегодняшние разговоры были слишком эмоциональными. Это нормально.

– Ваше решение остаться тоже спровоцировано эмоциями? Ведь в день вынесения вотума недоверия вы определенно заявили, что ни за что не останетесь в театре. Теперь и для вас предлагаемые обстоятельства – нужно спасти театр?

– Во-первых, я рационально взглянула на ситуацию. Во-вторых, мой уход повлек бы за собой уход еще нескольких людей. А если смотреть на все эгоистически, я бы, наверное, лучше уехала.

– Если бы вы уехали – ушли бы несколько человек, вы остаетесь – уйдут несколько человек?

– Думаю, что так.

– Вы уже решили, как будете действовать дальше? Справитесь?

– Справимся.

– То есть эти люди не настолько были важны для театра?

– Все актеры очень важны для театра. Но вы спрашиваете, справимся ли мы.

– Какие перемены ждут театр, зрителя?

– Кардинальных изменений не будет. Театр не реструктурирован, остался стационарным, репертуарным. Труппа на месте. Со вторника по воскресенье мы будем играть спектакли.

– Театр точно не превратится в проектный?

– Это было моим условием. Если бы я ушла, то, скорее всего, театр перестал бы быть репертуарным. А мое решение стало гарантией отказа от этой идеи, по крайней мере до окончания срока действия моего договора.

– А когда он заканчивается?

– Мы договорились с советом, что я такой информацией с прессой не делюсь.

Трагедия как отправная точка

– Гибель Андрея Зубкова обросла слухами и домыслами. Но вы-то точно знаете, что тогда произошло.

– Да, я знаю. Именно поэтому и считаю себя вправе принимать решение о том, уходить мне или оставаться.

– Но поначалу вы отрицали факт своего присутствия на крыше.

– Нет, не отрицала. Я отрицала состояние алкогольного опьянения. Содержание алкоголя в моей крови, установленное на месте происшествия, не квалифицируется даже как легкое опьянение. Скрыть, что я была на крыше – как? зачем? Я же сама вызывала скорую. Просто сразу после произошедшего мы договорились с дирекцией, что не комментируем ситуацию. Она настолько трагична, что находится за гранью комментирования. Более того, у нас никто ни о чем и не спрашивал. Я была в глубоком шоке, и единственное, что понимала, – надо сейчас везти на фестиваль спектакль, в котором был занят погибший друг, что нужно срочно вводить кого-то на его роль... Было нельзя сорвать фестивальный показ. А говорить о чем-то с кем-то? Мы – те, кто находился на крыше, – в первый раз заговорили о том, что произошло, через девять дней.

– А зачем вы вообще полезли на крышу?

– В этот день мы получили премию посольства России. Под крышей театра находится комната отдыха, баня и терраса. И в принципе крыша – это достаточно популярное место в театре. Это мы не одни такие уникальные туда полезли, туда лазают часто. Более того, иногда там проходят репетиции, потому что у нас низкие потолки в репетиционных помещениях. Крыша хорошо огорожена. На ней мы любовались закатом.

– Как же получилось, что Зубков сорвался?

– Это касается только нас, свидетелей его гибели, и семьи покойного. Мы дали показания в полиции, ничего не скрывая. И так же говорили и с его семьей. Я не считаю себя вправе говорить об этом кому-то другому.

– Откуда возникла версия о самоубийстве, из-за которой церковь не хотела отпевать Андрея?

– Откуда у вас эта информация?

– Так было такое?

– Без комментариев.

– Как вы сами пережили все это?

– Сказать, что я пережила? Нет, я не пережила. Пережила – это значит прошло, я примирилась, забыла... Именно случившееся, а не собрание и проблемы в театре, являются отправной точкой всех моих решений.

Не снимая с себя ответственности

– Прозвучали и обвинения в том, что вы причастны к гибели Андрея.

– Какие-то это очень жуткие обвинения. Не знаю, как я могу в принципе быть в этом виновата.

– Как вы думаете, откуда это взялось и для чего?

– Возможно, кому-то было выгодно использовать это в борьбе против меня. Может быть, кому-то не нравилась моя политика в театре. Но это кощунственно. И именно поэтому в тот момент, когда в мой адрес прозвучали такие обвинения, я подумала, что не могу оставаться здесь художественным руководителем. Театр – сложный организм, в нем всегда существует конфликт. В принципе я была готова к тому, что рано или поздно возникнет нечто подобное, но больно уж ситуация была непростительная.

– А ответственность?

– Конечно. Ведь я находилась на той крыше. И неважно, кто я – художественный руководитель, друг, коллега, чужая. Я – была там, поэтому моя ответственность очевидна. Ну, и как первого лица, которым я на тот момент являлась.

Ирина Каблукова
www.dzd.ee