Моя Эстония

Строка из стихотворения поэта и актера Юхана Вийдинга, посвященного Эстонскому театру драмы, стала названием новой пьесы Андруса Кивиряхка, поставленной в этом театре режиссером Мерле Карусоо.

Это если и не лучшая пьеса Кивиряхка, то как минимум одна из лучших. Наряду с «Сюрреалистами». Постмодернистский коктейль из сюрреализма, абсурдизма и мифологии с оптимистичным финалом. И уж точно это лучшая постановка Карусоо за последние лет пятнадцать. Кто мог ожидать, что суровая Карусоо сделает такой легкий, изящный и веселый спектакль?

Архитектурный кентавр

Так назвал дуэт петербургских архитекторов Николая Васильевича Васильева (1875 – 1958) и Алексея Федоровича Бубыря (1876 – 1919) один искусствовед. Васильев и Бубырь работали в стилистике «северного модерна» и прославились уже к 30 годам (возраст для зодчего юношеский!). В 1907 году они спроектировали для Таллинна здание Немецкого театра (парадоксально, что заказчики сочли, что именно русские архитекторы способны выразить германский дух). В том же духе, что и здание нынешнего Эстонского театра драмы, спроектирована ими вилла Лютера (теперь там ЗАГС). Участвовали они и в конкурсе проектов театра «Эстония», проект был очень интересный (представьте себе пропорции Национальной оперы в том же дизайне, что и Эстонский театр драмы!), но, судя по тому, что он был отвергнут, больно уж германский!

О творчестве Васильева и Бубыря известно гораздо больше, чем о личной жизни. И это дало драматургу полную свободу фантазировать. Из упоминания о том, что Васильев был в большей степени художником, а Бубырь – строителем и предпринимателем, вырастают характеры. Васильев (Тийт Сукк) – жизнерадостный щеголь с лихо закрученными усами – напоминает мсье Фадинара из «Соломенной шляпки», только вместо Лизетты, Мюзетты, Жанетты, Жоржетты и прочих его преследуют замужняя Ольга, страстная Маша и манерная Ирина (привет от Чехова!); всех трех играет Мерле Пальмисте.

Бубырь (Иво Ууккиви) – солиднее, в отличие от сангвинического Васильева он скорее меланхолик; он погружен в себя и не без раздражения откликается на реплики хлопотливой (домашняя курица в высшей степени!) жены (Керсти Хейнлоо).

Театральная фантазия

В реальности на проект здания Немецкого театра был объявлен международный конкурс, в котором участвовал не один десяток архитекторов. Но Кивиряхк и театр создают не историческое повествование, а легенду, притчу об эпохе, когда балтогерманский дух к собственному ужасу обнаружил, что он одряхлел, исчерпан – и вынужден вскоре уступить место эстонскому, который в то время был еще молод и креативен. Ревнители балтогерманского духа Фридрих фон Бок (Гуйдо Кангур) и Вильгельм Мюллер (Майт Мальмстен) вваливаются в мастерскую архитекторов, чтобы заказать им проект театра...

В спектакле – три группы персонажей; каждой дан свой способ существования. (Многие исполнители играют по две-три роли, легко переходя из одной стилистики в другую.) Васильев и Бубырь – персонажи реалистической комедии, их образы заострены в соответствии с тебованиями жанра, но правдоподобны. Роли их заказчиков решены в стилистике гротеска. Фигура петербургского домовладельца Иванова (Мярт Аванди) дана в более сдержанных красках. Он – человек практичный; он всего-навсего требует, чтобы в очередном доходном доме было как можно больше квартир. Пусть тесных, однокомнатных. Пусть даже без окон:

«Поверьте, этим беднякам совершенно не нужен свет. Напротив, он им вреден. Свет настраивает на грешные мысли. Если в комнате светло, человек хочет одеться поприличнее, а если он прилично одет, то ему хочется кутить с барышнями. А на это нужны деньги. А если он растратит свои деньги, то с чего заплатит за жилье? Нет, пусть лучше будет темно!»

Этот образ мысли не исчез и в наши дни: именно такие кровопивцы готовили Закон о трудовом договоре и работают в правлении Tallinna Küte. Вот только стоило ли этого купчину (как-никак он – дальнейшая эволюция чеховского Лопахина) гримировать под Распутина и заставлять время от времени целовать нательный крестик? А если уж пользоваться гротеском а ля рюс, то на всю катушку: тогда Иванову следовало привести с собой медведя на поводке, принести под мышкой самовар и пить из него водку, закусывая развесистой клюквой.

Застрявшие в прошлом

Зато немцы окарикатурены до предела. Острохарактерный грим, немыслимые парики, архаическая пластика и еще более древние мозги! Время для них остановилось – как писал Козьма Прутков: «Барон фон Гринвальдус, сей доблестный рыцарь, всё в той же позицьи на камне сидит».

Фон Бок уговаривает архитекторов устроить в подвале каземат для мумии своего предка, у которой до сих пор растет борода. Когда она обовьется вокруг стола, балтогерманский дух воспрянет. (Как в легенде о Фридрихе Барбароссе.) Племянница фон Бока фрейлейн Маргарета (гётевская Гретхен?) в исполнении Керсти Хейнлоо – нечто до предела добродетельное и идиотическое; она то и дело говорит: «Барышня из хорошей семьи должна…» (дальше следует свидетельство ее покорности). Дядюшка собирается замуровать ее в каморке на чердаке театра в качестве ангела-хранителя. (Мотив «Антигоны» в постмодернистской обработке!)

Влюбленный в Маргарету сын Мюллера Зигфрид (феноменально смешная работа Мярта Аванди!) – образ, которому позавидовали бы классики театра абсурда. В нелепом парике и белом трико принца из «Лебединого образа», томный, выражающий свои мысли исключительно балетными па, он нерешителен, как Гамлет, и благороден, как все юные герои Шиллера вместе взятые. Линия Маргареты и Зигфрида завершается пародией одновременно на финал «Ромео и Джульетты» и на трагические сцены из опер. Музыка при этом подозрительно напоминает Вагнера.

Народный здравый смысл

Третья группа персонажей – эстонцы. Все они носят имена Энн или Эне (N – неизвестная пока величина; сама о себе она достаточно высокого мнения), всех играют два актера: Раймо Пассь и Элина Рейнольд. Все они – воплощение прагматичного, прозаичного, но вполне здравого смысла.

Их отношение к немцам – примерно такое же, как в другом произведении Кивиряхка, романе «Гуменщик». Господам все еще кажется, что они властвуют, но простолюдины давно уже научились водить их за нос и делать все, чего захочется.

«Все эти господа – ну чистые дети! – говорит бойкая и сметливая Эне. – Кабы мы из милосердия не приглядывали за ними, они бы все перемерли! Они беспомощны и глупы, как котята. Они считают себя хозяевами этой земли? Пускай! Недолго осталось. Понимаете, сударь, земле, чтобы на ней хоть что-то уродилось, потребен, извиняюсь, навоз. А эти немцы – как старое-престарое дерьмо: высохшее, серое, как пепел. Они уже ничего не могут дать земле. Ветер их развеет, а первый весенний дождичек прибьет. А мы останемся... Так что стены вы делаете для немцев, а театр – для нас».

Правда, такая бесцеремонная правота кажется несколько бессердечной.Хотя сто лет назад Эне, наверно, была права...

Сценография спектакля (художник Пилле Янес) выполнена в духе «голь на выдумки хитра». Кризис не позволяет тратиться на декорации – пусть! На сцене в живописном беспорядке размещена всевозможная мебель из загашников. А в финале ее убирают – и возникает то самое пустое пространство, в котором возможно любое театральное волшебство.

Борис Тух,

www.dzd.ee