Есть такое мнение, что истории как науки
не существует, а есть только набор противоречивых фактов и теорий,
обслуживающих современную политику. Мнение для историков обидное, для
политиков — комплиментарное. Для обывателя, воспитанного в школе на
линеарном восприятии истории, отрицание возможности научного подхода к
истории вообще переворачивает с ног на голову привычное представление о
ходе всемирного исторического процесса.
Мы
же вынуждены признать, что история, как определенная последовательность
событий, пронизанная множеством взаимосвязей, и наука, собирающая,
анализирующая и систематизирующая события и взаимосвязи, дающая им
современное толкование, хотя и оперируют приблизительно одними и теми
же фактами и взаимосвязями, все же имеют между собой мало общего.
Никто не забыт, ничто не забыто
История,
как часть современного политического процесса, занимает в нашей
повседневной жизни неоправданно много места. Формула "никто не забыт,
ничто не забыто", незримо начертанная на знамени эстонской политики,
порочна и антигуманна. Есть вещи, которые следует предавать забвению,
чтобы плохо переваренное прошлое не прорастало в настоящее, отравляя и
его и будущее миазмами разлагающейся плоти. Такова, например,
практически вся современная историография о России, о ее роли в истории
Эстонии. Однако есть примеры и совершенно противоположенного свойства.
Так,
тартуские "пирожки" — члены русской секции "Народного фронта Эстонии" —
видимо, никогда не сумеют оправиться от культурного шока: эстонская
история не просто забыла — выкинула их из новейшей истории Эстонии.
Прелесть этого исторического казуса в том, что он произошел на наших
глазах, живы и участники, и свидетели событий, и творцы взаимосвязей,
но для современной эстонской истории они остались не употребленными (не
пожранными).
Эстонская история
сурова не только к "пирожкам". Так, в одном школьном учебнике по
новейшей истории (1999) не было ни слова о роли Арнольда Рюйтеля,
Эдгара Сависаара, Вайно Вяльяса, Индрека Тооме и Марью Лауристин в
восстановлении независимости Эстонии. Поименно в учебнике были
упомянуты лишь председатель Общества по охране памятников старины
Тривими Веллисте, первый президент Эстонской республики Леннарт Мери и
премьер-министр Март Лаар. Последний как автор учебника пояснил тогда
прессе:
"Так как объем
учебника невелик, и он предназначен для учащихся пятого класса,
пришлось решать, чему отдать предпочтение, а что считать малозначащим.
Принцип состоял в том, чтобы в учебнике упоминалось как можно меньше
имен. Поэтому мы сосредоточились на понятии "первый" — первый
президент, первый конституционный премьер-министр, первый политик,
открыто потребовавший независимости Эстонии".
Это
"новейшая эстонская история", что уж тут говорить о событиях более
отдаленного от нас времени! Мы вынуждены признать, что "эстонская
история" значительно отличается от "истории Эстонии".
Роль личности
Для
"эстонской истории" важны лишь те события и те личности — герои и
жертвы, которые отвечают не за исторический процесс в целом, а лишь за
его героическую (жертвенную) составляющую. "Эстонская история" черпает
наиболее крутые в смысле героизма и жертвенности эпизоды, с одной
стороны, в германских хрониках и летописях, а "научные" подходы к их
описанию — в новейшей мифологии (см., например, эпос "Калевипоэг" или
исторические труды Марта Лаара).
Для
того чтобы лучше понять, кто и почему "эстонской истории" более ценен,
рассмотрим историю появления портрета немца по происхождению,
российского ученого и естествоиспытателя Карла Эрнста фон Бэра на
денежной купюре достоинством в 2 кроны. Бэр окончил медицинский
факультет Дерптского университета в 1814 году и защитил докторскую
диссертацию на тему эндемических (характерных для данной местности)
заболеваний эстонского населения:
"Эстонцы
весьма жадны. Уже сама северная страна позволяет легко это
предположить; однако же, своих соседей на одной географической широте
они в этом далеко превосходят. Отсюда и причины того, что с самого
детства излишне набивают желудок и растягивают его <…> Как и
другие северные народы, эстонцы очень любят водку <…> Что
касается духовной культуры, то большинство европейских народов
превосходит их значительно, ибо очень мало эстонцев выучилось письму
<…> Из недостатков, кои никак отрицать невозможно, перечислил бы
оные: лень, нечистоплотность, излишнее подобострастие перед сильными и
жестокость, дикость в отношении более слабых".
С
1834 по 1862 год Карл Максимович Бэр живет и работает в России, и лишь
выйдя в отставку почетным членом Санкт-Петербургской Академии Наук,
вновь поселяется в Дерпте (Юрьеве, Тарту), где его избирают почетным
членом университета. Заслуги Бэра перед Дерптским университетом,
который в XIX веке был единственным немецким университетом в России,
оказались достаточными для того, чтобы поместить его портрет на купюре
достоинством в 2 ЕЕК.
Однако
если покопаться в истории Дерптского университета, легко можно
обнаружить другую фигуру, казалось бы, гораздо более привлекательную
для целей национальной мифологии. По свидетельству профессора
Дерптского университета Бодуэна де Куртэне (1883-1893), только крайняя
необходимость позволила допустить к преподаванию в немецком
университете двух низкооплачиваемых лекторов, готовивших на
богословском факультете проповедников для латышей и эстонцев на
латышском и эстонском языках. Одним из них был выдающий эстонец, доктор
Лейпцигского университета, этнограф и лингвист, ученый с мировым
именем, поэт Михкель Веске:
Александр приказ дал ясный: "Воля в Эстии свети!" Вот она теперь и светит, Озаряя нам пути.
(М.Веске. "Слова отца". Пер. Игоря-Северянина.)
Веске
умер в Казани: "Сомневались, а была ли его смерть естественной.
Вскрытие все же показало, что его сердце было сильно подорвано". (Яак
Прозес. Вески в Казани.) Чем было подорвано сердце эстонского ученого и
поэта Михкеля Веске? Как единственный эстонец и лектор эстонского языка
в Дерптском университете он получал жалованье аж в 400 рублей в год!
Когда Веске получил приглашение в Россию в Казанский университет на
должность экстраординарного профессора, то ему назначили жалованье в
2000 рублей, плюс казенную квартиру с дровами.
Михкеля Веске, поклонника российского императора Александра I,
даровавшего эстонским крестьянам свободу от крепостной зависимости еще
в 1819 году, оказалось явно недостаточно, чтобы представлять на мировом
валютном рынке Эстонию в целом и Тартуский университет в частности.
Достойнее оказался Карл фон Бэр — остзейский немец, природный хозяин
края. Такой вот реверанс в сторону Германии и… России. Все же Карл
Максимович Бэр для всемирной истории состоялся именно как российский
ученый.
Если портреты на
денежных знаках — прерогатива государства, то инициатива в части
монументальной пропаганды могла бы принадлежать и обществу тоже.
Сегодня эта инициатива распространяется в основном на жертв сталинизма
и военные (эсэсовские) мемориалы. Между тем удивительно, что до сих пор
нет памятника эстонским евгеникам во главе с Юханом Аавиком, что на
склоне Ласнамяги на месте сахарного заводика нет еще памятника мистику
Юхану Лейнбергу (готов пожертвовать первые 100 ЕЕК в основание
памятника пророку Мальтсвету), нет бюста в Таллинне на родине бывшего
премьер-министра Юхана Партса, и т.д.
Скандальные истории
Прошедшая
неделя в Эстонии ознаменовалась сразу двумя "историческими" скандалами.
Звероподобный лидер центристов был как будто уличен в том, что во время
визита в Москву и встречи с главарями единороссов подписался под
российским вариантом истории Второй мировой войны, протестовал против
фальсификации военных событий и пересмотра ее итогов.
Второй
скандал связан с Таллиннской конференцией, посвященной 20-й годовщине
обнародования секретных протоколов к пакту Молотова-Риббентропа. По
сообщению А. Шегедина, одиозный российский историк Никита Петров,
отвечая на вопросы, "в разоблачительном запале заявил, что, если
нынешние правители России не образумятся, то закончат как Риббентроп
(который, как известно, был повешен по приговору Нюрнбергского
трибунала)".
Эдгар Сависаар,
выступающий в лестном для него образе носорога, отличается политической
толстокожестью, поэтому отвечать за "непонятки" поручил Айну Сеппику,
подтвердившему приверженность руководства партии идее оккупации
Эстонии, с одной только оговоркой, что в 1940 году были применены
"очень тонкие технологии".
Позорную
казнь через повешение, которую Никита Петров предрекает "правителям
России" с отсылкой к судьбе нацистского дипломата Йоахима фон
Риббентропа, совсем недавно поминал и член Рийгикогу Игорь Грязин.
Парламентарий заявил, что Риббентропа повесили исключительно за то, что
он отказался подтвердить на процессе в Нюрнберге тот факт, что Германия
напала на СССР без формального объявления войны, т.е. вероломно. Мысль
эту Грязин очевидно почерпнул у историка Виктора Суворова:
"Если
бы Риббентроп на предварительном следствии принял советские
предложения, то немедленно был бы переведен из подсудимых в разряд
свидетелей обвинения. Но Риббентроп стоял на своем. <…> Если
вешать поджигателей войны, то начинать следовало со Сталина".
Казнь
дипломата через повешение наравне с военными преступниками — даже в
мировой истории событие экстраординарное. И все же Риббентропа казнили
вполне закономерно — он был активным членом НСДАП, а став министром
иностранных дел, получил звание обергруппенфюрера (генерала) SS. При
Риббентропе министерство иностранных дел осуществляло политический
нажим на сателлиты Германии с целью усиления репрессий против евреев. В
сентябре 1942 года МИД Германии направил распоряжение своим
диппредставительствам в странах-сателлитах с требованием ускорить
депортации еврейского населения, и т.д.
Если
участие в вероломстве еще могло быть прощено, то членства в НСДАП,
службы в SS и прямого участия в холокосте было вполне достаточно, чтобы
высокопоставленного нацистского чиновника повесили за шею. Давайте
смотреть правде в глаза: пакт о ненападении, заключенный Риббентропом,
и даже секретные к нему протоколы — это все же дипломатия, а не служба
в SS или соучастие в холокосте. В равной степени последнее
умозаключение относится и к Молотову, и к Сталину. За ними водятся
злодейства помасштабнее, чем тайный раздел "сфер влияния".
Место обитания эстонцев
"Эстонская
история" назойливо мозолит глаза, где только возможно. От нее не
скрыться ни в самолете, ни в поезде. Так, в железнодорожном журнале в
исторической справке однажды было заявлено, что владычество России
продержалось в Эстонии (всего-то!) 200 лет в сравнении с немецкими,
датскими и шведскими временами! А вот несколько последовательных цитат
из рекламного ролика (производство Vilnus on Video, 2007. Reviw: Mari
Ann Kelam, Anneli Reigas, Dr. Siim Soot), рассчитанного на туристов из
России:
"Тоомпеа — это холм,
возвышающийся на западе Старого города. Место, где с 13 века заседает
правительство. Сегодня эстонский премьер- министр председательствует
там, в здании правительства. <…> До конца XIX века Таллинн
состоял из двух городов: Тоомпеа — места обитания эстонских правителей,
и Нижнего города — независимого и свободного. <…> В соборе
Святого Николая с 13 века до Второй мировой войны проводились службы
для немецкоговорящего населения. Членство немецких купцов в ганзейском
союзе принесло Таллинну процветание, но эти купцы также стремились
доминировать и в гражданской сфере. <…> К счастью, постройки,
относящиеся к советской эпохе, в Старом городе немногочисленны, а руины
у улицы Святого Николая специально сохранены как свидетельство
советских бомбежек 1944 года.<…> Ратушная площадь сохранила
архитектурное единство готического стиля. Это было место обитания
коренного населения, которое в средние века было даже более эстонским".
Далее следует ода
развалинам орденских замков (за исключением Нарвского), являющихся
неотъемлемой частью эстонской культуры. В финале эстонские орнитологи
сменяют советских пограничников в местах любования дикой природой. К
сожалению, не указан автор русского перевода (или оригинального
текста?), гениально соединивший датчан, основавших Таллинн, эстонских
правителей (не эстонцев ли?), заседавших на Тоомпеа, немецкоговорящее
население (остзейских немцев!), советские бомбежки и оккупацию с
коренным населением Ратушной площади, которое в 13 веке было "даже
более эстонским", чем сегодня.
Табу
Чего
уж тут изумляться тому, что наши современники А. Григорьев, С. Исаев и
В. Жибуртович относят окончание доисторического периода в развитии
Эстонии к 1227 году, т.е. к окончательному захвату немцами острова
Эзель (Сааремаа). Надо ли это понимать так, что исторический период
начинается с того момента, когда упоминания о язычниках maarahvas
окончательно перекочевали из орденских военных донесений в
беллетризованную хронику? Нечего сказать — роскошный комплимент
древнейшим в Северной Европе землепашцам, возделывавшим землю на
берегах Финского залива уже за две тысячи лет до Рождества Христова!
(См. Юри Куускема. Estica. Культура и история. Таллинн, 1998. Глава
"Городище Иру".)
Правда,
открытым остается вопрос об отсутствии у местных землепашцев
собственной письменности даже в зачатке и к Рождеству Христову и даже к
концу доисторического периода по Григорьеву, Исаеву и Жибуртовичу. Вот
бы они взялись объяснить феномен абсолютного отсутствия наскальных
рисунков и рун с нашей стороны Финского залива, тогда как в Финляндии,
Швеции и Дании руны и рисунки встречаются во множестве. Возникновение
письменности и счета у земледельческих народов является исторической
закономерностью, везде в мире обусловленной необходимостью учета
избытков производства. Кто знаком с законом перехода количества в
качество, поймет с полуслова. Так бывало и бывает везде, но только не у
нас — не на этом берегу Финского залива. Табу?
Наш выбор
Мы
сами должны выбрать, что более отвечает нашим интересам: познание
закономерностей истории или создание для нее "исторических" законов,
суждение о личности в истории в соответствии с законами истории или
осуждение в соответствии с современными представлениями о демократии и
присущей ей морали, наконец, беспристрастный суд истории или
безнравственный суд над историей.
