Издательство КПД выпустило в переводе на русский язык сборник исторических повестей (скорее, новелл) Карла Ристикиви «Сигтунские врата».
Карл Ристикиви (1912 – 1977) оказался в эмиграции еще сравнительно молодым человеком и – опять же сравнительно – молодым писателем. Хотя до того, как покинуть родину, успел опубликовать три романа: «Огонь и железо», «В чужом доме» и «Плодовый сад». Сильнее ностальгии
Писатель с богатым жизненным опытом и в изгнании пишет преимущественно о потерянной родине: это его основная тема, он не успел дома высказать все, что хотел – и из-под его пера выходят проникновенные и пронизанные тоской по утраченному родному жизненному укладу произведения. Новые впечатления недостаточно сильны, чтобы вытеснить ностальгию.
С автором, не преодолевшим еще перевал творческого пути, сложнее. Прошлое держит его в своем плену скорее символически, чем реально, крепко обхватив душу. Страна пребывания может стать его темой и предметом, скорее, в порядке исключения. Случается, что он начинает писать на ее языке – и становится фактом другой литературы, но редко…
С Карлом Ристикиви произошло нечто иное. Его интеллектуальная проза далека от злободневности и от ностальгии и не помечена т.н. национальной самобытностью. (Даже когда местом действия новеллы становится Эстония.) Ближе всего к истине будет сказать, что в Швеции он стал европейским писателем, пишущим на эстонском языке. Его интересовала, в первую очередь, возможность философски осмыслить историю и пропустить ее через магический кристалл сознания в равной мере современного и надвременного. (Может быть, именно поэтому его издали в Эстонской ССР еще в 1960-е годы, когда отношение к эмигрантской литературе было, мягко говоря, очень уж настороженным,) Если бы он писал на одном из общераспространенных европейских языков, его известность была бы куда шире; его поздние романы и новеллы вполне могли бы стоять в одном ряду с творениями, скажем, Томаса Манна и Умберто Эко. Пожалуй, что и с новеллами Бертольта Брехта. Мягко преобразуя квазиисторический сюжет в материал для раздумий пытливого современника, он не чуждается юмора и парадоксов.
Ничто не ново под Луной
Открывающая сборник новелла «Философ, не научившийся молчать», свидетельствует о положении дел, которое не может не стать предметом горьких раздумий. Разум и опыт человека, способного многое поведать о жизни, остаются невостребованными только потому, что он чужак: грек, бежавший из захваченного турками Константинополя в Италию. Себестоимость пергамента, на котором он хотел бы излагать плоды своих размышлений и наблюдений, оказывается выше ценности этих плодов. Интеллект обесценен. Предполагал ли автор, что в наше время произойдет нечто подобное? Не знаю. Скорее, он исходил из пессимистического, но к сожалению верного представления о том, что ничего не ново под луной и человеческая природа, а тем паче общество к лучшему не меняется.
А реплику мудреца из новеллы «Небылицы Фулько»: «Черное всегда можно превратить в белое, иначе вообще невозможно править страной!» следовало бы высечь на фронтоне Дома Стенбока – хотя бы на тот период, пока в нем еще заседает нынешнее правительство.
Мифы, вывернутые наизнанку
Переосмысляя старинные сюжеты, Ристикиви ненавязчиво освобождал их от героического пафоса. В «Сельской чести» действуют потомки Вильгельма Телля, которых сама жизнь вынуждает повторить подвиг романтического меткого стрелка: императорский наместник, носящий ту же фамилию, что и его далекий предшественник, Гесслер, собирается поработить деревню, населенную потомками борца за свободу. Трое уважаемых хуторян берут на себя эту миссию, но к выполнению ее приступить не спешат: мешают неотложные дела по хозяйству. Да и если вдуматься: люди охотно чтят мертвых героев, но крайне неохотно относятся к тому, чтобы самолично пополнить их число. В конце концов от почетной, но опасной обязанности их избавляет некий легкомысленный парень по имени Клаус Шторьх, убивший Гесслера не по идейным, а по сугубо личным соображениям. Естественно, деревня чествует его как героя и освободителя, но очень скоро парень обнаглел и превратил разовый подвиг в постоянное средство к существованию, и прижимистые крестьяне были вынуждены избавиться от него. Не слишком честно, но эффективно.
В «Прекрасном быке» миф о Тесее выворачивается дважды. Сначала афинский полубог из спасителя превращается в убийцу: Минотавр и сразивший его герой с этической точки зрения меняются местами. Затем развенчивается (и гибнет) граф Спинаверде, восстановивший ритуал жертвоприношений священному быку. Мораль этой истории вкладывается в уста разбойника: «Человека можно сделать хищником, но не стадным животным, которое безропотно позволяет вести себя на бойню».
Одним из самых элегантных переосмыслений мифа становится новелла «Дон Жуан и Дева Жанна». На пути в чистилище встречаются великий грешник и Орлеанская Девственница. Казалось бы, они антиподы. Но автор считает иначе. С помощью изящных логических доказательств (и не без некоторых парадоксальных подтасовок) он доказывает, что ни тот, ни другая, не знали настоящей любви: Дон Жуан действовал под властью инстинкта (а значит, был безгрешен как животное или как ребенок), а Жанну вел патриотизм, но не искреннее движение сердца. Оба они только на пути к Истине… Изящный ход авторской мысли и типично новеллистические неожиданные финалы доставляют безусловное наслаждение тем читателям, которые еще хотят думать над книгой, соглашаясь или споря с автором. И наслаждение было бы беспримесным, если бы не...
Неизбежная ложка дегтя
Первой и лучшей переводчицей Ристикиви на русский язык была Ольга Наэль. Одну новеллу («Дон Жуан и Дева Иоханна», так она была озаглавлена при публикации) перевела (неудачно) московская литераторша Нина Бавина. В последние годы эту «золотую жилу» монополизировала Людмила Симагина.
В издательстве КПД ее переводы доводила до приемлемой кондиции Светлана Иванова, редактор опытный и добросовестнейший. Тем не менее, читая книгу, постоянно хватаешься за голову. Редактор не может писать за автора и вместо автора. Он может исправить очень многое, но чем больше ляпов у автора, тем выше вероятность, что они проскользнут в печать. Такой поток всегда прорвет плотину, какой бы прочной она ни была.
Переводческие небрежности можно разделить на следующие группы.
1.Ошибки по неграмотности. Титул кардинала «Его высокопреосвященство» в переводе Симагиной звучит «Высокосвятейший». Средневековых германских императоров она именует «немецкими кайзерами». Хотя это уместно по отношению к обоим Вильгельмам, но не к правителям Священной Римской империи германской нации. Город Констанц на юге Германии( тот самый,в котором сожгли Яна Гуса) путает с румынской Констанцей. Король Франции Карл (или, если угодно, Шарль) Валуа превращается в английского Чарльза. Тезея (вообще-то лучше – Тесей, но это не принципиально) называет афинским цезаревичем. (Это уж ни в какие ворота не лезет.) Дон Жуану вместо шпаги вручает саблю (представьте себе испанского гранда с кривой казацкой саблей!). Имя героя рыцарских романов Амадиса (Галльского) переводчице ничего не говорит, и под ее пером он превращается в «Амадизе».(«Дон Кихота» читать надо!) Генриха Птицелова, презрев традицию, именует Хейнрихом. (Тогда уж Хайнрихом!). На этом фоне незнание того, что в немецком слове nieder (нижний) первое е не произносится (оно говорит лишь о необходимости удлинять звук i), и что фамилию Storch надо читать как Шторьх, а не как Сторх, уже пустяки!
2. Стилистические ошибки. Русский язык Л.Симагиной довольно коряв. Иной раз она калькирует эстонские обороты: «А если вы университетский профессор, очки на носу, толстая книга в руках, да еще попросите привести доказательства». Иной раз неряшливость слога приводит к комическому эффекту, не предусмотренному автором: «Стрелы крестьян так далеко не долетали, не говоря о том, чтобы поразить цель с точностью Телля, хоть и считались его потомками». (Кто считались потомками? Стрелы?). «Ты плод любви, ты мира корень, цвет дивный, цвет пахучий ты»…Спасибо за такую пахучесть! «Возроптали было против такого беспардонного обращения пусть с чужим, но все-таки достойным чести полумертвым телом» (наверно, все-таки достойным уважения?).
И т.д. Не стану утомлять читателя – чего доброго, это отвратит его от книги. А книга интересная. Хотя и подпорченная переводом.
Писатель с богатым жизненным опытом и в изгнании пишет преимущественно о потерянной родине: это его основная тема, он не успел дома высказать все, что хотел – и из-под его пера выходят проникновенные и пронизанные тоской по утраченному родному жизненному укладу произведения. Новые впечатления недостаточно сильны, чтобы вытеснить ностальгию. 
